я вам покажу!

У нас в детском саду я выделялась редким и неповторимым даром: умела так двигать зрачками, быстро, неподражаемо быстро, что это создавало видимость дрожи. Прочих это умение совершенно гальванизировало, и на возможность поглядеть, как я "дрожу глазами", можно было выменивать разные штуки: чтение книги, катание на велосипеде и пр.

Года два не вспоминала, а нынче вот да, и испугалась, что — забыто, но нет, вспомнила, дрожат, по-прежнему думаю, что предложить взамен.

The Elegance of Curiosity

Все, что вы хотели узнать (ну, если вдруг!) о любознательности, но боялись (ну, если вдруг!) спросить.

Первая глава втолковывает, растолковывает и разжевывает (sic), почему человеческие создания любопытны. Размеры мозга, ляляля, трудный путь эволюции, благоприятствующий тем, кому не все равно – от банальнейшего из путей, вроде "а что там за горизонтом", а там, как известно, и трава гуще, и сады краше, и персики слаще; до любопытства как пытливости в познании, о Эйнштейн, Дарвин, у, Фейнман и Ландау.
Повторы, мысль блуждает, кусает самое себя за хвост, о, как полезно ученому и женщине быть любопытным, но не пошлым образом, а самым что ни на есть возвышенным, знание как магнит, и так несколько раз по кругу.
Из любопытного – что человеческая личность формируется около 26-28 лет.

Вторая глава – всякие крючочки и заманивания для возбуждения любопытства, банально и плоско. Новости, интерес к звездам, бубубу и социальные сети. Ага, и еще – про жизнь на грани риска (тут вы, ребята, загнули, хехе).

Третья глава – способы удовлетворить свое любопытство: журналистика, наука, исследования, путешествия.
Четвертая – опасные стороны любопытности (шок! подробносте!).

Пятая, пафосная, песня тем, кто бесстрашно, трутуту, меняет этот худший/лучший из миров.

Сuriosity has done more good than harm.

Читать эту книжку не обязательно, даже если вы очень любопытны.

Что было, что будет, чем дело кончится

Был очередной концерт Юровского, и снова незабываемо.

Меня сегодня преследовала первая мировая как сумасшедший с бритвою в руке: днем занесло в парк памяти героев Первой мировой, бродили там с В2, вышли к могиле какого-то юного (помню только имя – Сергей) студента университета, раненому под Барановичами 20 августа 1916, умершего 25 августа в Москве, сбоку две молоденьких сестры милосердия похоронены, на памятнике их фотографии скотчем прилеплены, довольно трогательно, и как-то никого, пустынно, трава, сто лет первой мировой. Мы прочитали, вздохнули, пошли дальше.

А вечером у Юровского – концерт к столетию как раз той же войны. Ух, кто нынче осмелится составить такую программу в Мск: Яначек, Дебюсси, Лядов, Мясковский, Габриэль Прокофьев (внук).

Юровский говорил прекрасное перед началом концерта; почему все эти произведения вместе и в таком порядке; что чувствует художник – сейсмограф настроений общества – в периоды общественных потрясений, что первая мировая сотворила с миром, каково ощущать конец времен и в то же время надеяться на лучшее, отчаянно, безнадежно, каково сегодня чувствовать возможность третьей мировой; и что сегодня, как и сто лет назад, мы можем верить  в то, что внутри нас, и в красоту, которую мы можем сотворить.

Мясковский был красивый, немного соло духовых похожи на Малера, Лядов последний просто пронзительный, но короткий, не хватило времени додумать. Но лучше всего был Прокофьев – нервный, рваный, чудесно подходящий под мысли, потому что следить за музыкой, думая с ней вместе – одно из больших удовольствий в жизни.